«Приветствую тебя, моя горячо любимая и далёкая матушка!
Искренне прошу простить меня за то, что так долго не писал тебе. Признаться, в эти три недели не произошло абсолютно ничего такого, о чём стоило бы сообщить тебе. Как видишь, твой сын по-прежнему жив, здоров и старается неизменно быть крепок телом и духом, к чему постоянно призывает нас всех великий фюрер.
Честно говоря, здесь довольно скучно и монотонно, а порой просто невыносимо. Лучше бы я сражался на фронте, как многие мои товарищи по гитлерюгенду, чем сидел в скучной пыльной канцелярии, периодически выполняя несложные однообразные поручения коменданта. Честно говоря, порой я даже стыжусь своего родства с дядюшкой Йозефом, по протекции которого меня направили сюда. Ведь долг каждого немецкого солдата заключается в служении Германии и бессмертному делу Адольфа Гитлера, но не тоскливым вечеринкам на квартире генерал-майора Румпфа.
Впрочем, кое-что я всё-таки забыл упомянуть. Милая матушка, я влюбился в русскую девушку, смуглую чернобровую красавицу Марию. Она скромна и трудолюбива, я ещё нигде не встречал таких барышень. К несчастью, моя избранница нема от рождения, хотя и прекрасно слышит. Пока мы общаемся с ней на ломаном немецком через подругу, нескладную плечистую Ивонну, которая очень похожа на статую девушки с веслом из местного парка. А вот моему приятелю Карлу Ивонна как раз впору — сам-то он огромный неуклюжий толстяк, не в пример мне. Впрочем, он весёлый и добродушный малый — если помнишь, я как-то вскользь упоминал тебе о нём в одном из своих первых писем.
Моя избранница — внучка лесника, старого косматого деда, живущего в самой чаще непроходимого леса. Я как-то видел его издали пару раз, он присматривал за Марией. Прекрасно понимаю его — наши «голодные» озлобленные неустроенностью быта солдаты могут сделать с ней всё что угодно, а ведь она ещё так юна и непорочна. Содрогаюсь даже при одной мысли о том, что это останется страшным кошмарным воспоминанием на всю её оставшуюся жизнь…
Впрочем, стараюсь отгонять от себя дурные мысли прочь. Сегодня вечером я и Карл идём в гости. Как ты думаешь, куда? Ни за что не угадаешь — к тому самому леснику, дедушке Марии. У него большая пасека, и нам обещали дать с собой столько мёда, сколько мы сможем унести. Обещаю отправить тебе в Берлин небольшую баночку этого редкого в войну деликатеса — ведь большой сосуд может разбиться, либо его конфискуют наши же доблестные молодцы из почтовой службы вермахта как предмет излишней роскоши. Да-да, не смейся, можно отправлять что угодно вкусное /дорогое, ценное, и так далее/ из тыла в войска, но отнюдь не наоборот — таков бессмысленный приказ нашего доблестного руководства, а приказы, как известно, не обсуждают/.
Часы пробили половину седьмого вечера, мне пора собираться. Немного опасаюсь местных партизан, но девушки уверяют, что их здесь нет, Иначе бы дед Лука /как апостол, правда?/ знал о них, и уж конечно сообщил об этом представителям СС.
Не прощаюсь с тобой, а просто говорю тебе «до свиданья». С нетерпением буду ждать новых писем, обними и поцелуй от меня старину Юргена и непоседу Бригитту.
Твой любящий сын, Вилли Фюрстенберг.
Второй Боливийский фронт, Валлегранде,14 мая 1942 года.
P.S. Матушка, если можно, пришли мне, пожалуйста, мазь от москитов. Здесь её просто невозможно достать. Иначе приеду к Рождеству весь в укусах и со страшным зудом. Целую и люблю вас всех…»
…Пока дед Лукьян держал двух юных гитлеровцев на мушке, Кодряну и Подкова сперва аккуратно связали их, надёжно заткнув рты кляпами, а лишь затем скинули ненавистные парики и платья, отплёвываясь от опротивевшей липкой помады…