— Прямо так и запишите: нет у меня в отряде такого героя… Потому как все у нас — герои! О каждом придётся тогда отдельную статью сочинять, товарищ фронтовой корреспондент…

Моложавый капитан внимательно пометил в маленьком зелёном блокноте слова партизанского командира, и с намёком побарабанил пальцами по кожаному потрескавшемуся футляру выданной в штабе округа «лейки».

— Ну, тогда хоть разрешите запечатлеть, для истории…

— А вот это уже совсем другое дело! Как, говорите, газета ваша называется?

— «Фронтовая правда»…

— Вы уж тогда, что ли, хоть один номерок передайте, через «второго»…

— Есть, передать номерок! — шутливо козырнул военкор и, уже безо всякой тени улыбки, серьёзно добавил: — Каждому бойцу сделаем по экземпляру. И ещё — домой отошлём, честное армейское…

Выстроившись всё на той же широкой солнечной полянке, партизаны замерли, терпеливо ожидая щелчка чёрно-серебристого аппарата.

— Внимание, товарищи, улыбнитесь! Сейчас буду снимать…

— Лукьян, а Лукьян… Ты тута, не?..

Держа за спиной чугунную сковородку, Лукьяниха ладонью прикрывала от солнца глаза, выискивая в группе солдат своего непутёвого мужа.

— Ах, ты, егарма старая… Небось, уже и про бутыль пронюхала… — оторопело прошептал дедок, спешно ретируясь за спины удивлённых товарищей.

— А-а, вот ты иде, поганец! Вчерась под дубом самогонку прикопала, дык и нетути её тама! Вылакать, поди, успел? Ну, тады держись, ирод!..

Вот так они и вошли в историю: улыбающийся командир, держащиеся от смеха за живот партизаны, рысью убегающий за косогор дед Лукьян, и высоко поднимающая над головой тяжёлую сковороду Лукьяниха…

А где-то вдалеке, словно запоздалый весенний гром, громыхало гулкими раскатами эхо артиллерийской канонады. Шёл второй год войны…