Солнце ещё не выкатило своё огромное тело над горой, а партизанский лагерь уже шумел-гудел разбуженным ульем.

— Что за ерунда? — удивленно присвистнул Кодряну. — Договорились же уйти по-тихому, а получается…

— Простите меня, это я во всём виноват… — раздался сзади тихий извиняющийся голос Соломона Каца. — Не сдержался, доложил командному составу о ваших планах — боялся, вдруг что с вами приключится…

— Вай, смотрите, опять этот джигит со своими баснями! — воскликнул Реваз Гуладзе и указал в сторону лектора, идущего в полутьме к деревянной будке-трибуне.

Громко высморкавшись в свой неизменный платок, прищурившийся лектор с трудом различил присутствующих, и медленно начал.

— Товарищи! Я тут краем уха слыхал, что некоторые наши коллеги собрались идти за мёдом… Так вот, тема нашей сегодняшней лекции — дикие пчёлы… Тема, товарищи, что и говорить — не фунт изюму… Сложная, товарищи, тема… Многоплановая… Дикие пчёлы — это вам не у Проньки на именинах…

Среди слушающих пробежал гулкий смешок, но лектор не обратил на это ни малейшего внимания.

— Всё, уходим, — еле слышно прошептал Иван Подкова, и через мгновенье партизаны растворились в пробуждающейся от ночи сельве.

У Валуевой Заводи отряд разбился на три группы. Реваз Гуладзе повёл своих бойцов по едва заметной тропинке к маисовому полю, Кодряну с товарищами, руководствуясь одним им ведомым приметам, направились вглубь сельвы, Подкова с Лукьяном сделали пару шагов к едва виднеющейся в тумане баобабовой рощице, но что-то их остановило.

— Постой, — Подкова скинул вещмешок на землю. — Быть у воды и не напиться. Где-то же у меня кружка была.

Широкая ладонь сибиряка втиснулась в узкое горлышко вещмешка. Выудив широкую алюминиевую кружку, Подкова пытливо взглянул на Лукьяна. Дед съёжился:

— Так ведь это… Я бы то оно так. Да ведь баба же моя, ну, ты её знаешь!

Подкова широко улыбнулся:

— Лей, лей. Я ещё в отряде заметил, что ты как-то боком ходишь.

Лукьян нехотя достал из-под бушлата вчерашнюю бутыль. Подкова ловко вырвал зубами пробку из листьев гуайявы и забулькал текилой. Дед облизнул пересохшие губы и покосился на кусты мимозы: её листья от аромата партизанского пойла свернулись в трубочку, так, что стала видна семейка молодых дикобразов. Колючие зверьки яростно крутили пуговки глаз, и тоже, кажется, облизывались.

— Гляди-ка, Ваня, опередили мы остальных, утёрли носы грузину с бессарабом! — вдруг ликующе крикнул Лукьян.

— Да брось, дедуль, дикобразов, что ль, не видал? Чего с ними делать-то? Мясо жёсткое, иголки разве что Соломону пригодятся, это по его швейной части…

— Эх, Ванюша, левее бери! Да обернись ты чуток, не стой столбом!

— Ну, квебрахо-бланко вижу, альгарроба чуть поодаль…

— Как бы между ними гляди… Это же термитник, Иван! Всё, мёд наш! — заорал радостный дед и, словно тапир в брачный сезон, резво понёсся к желанной цели.